Тропинки в волшебный мир - Страница 86

— Ну, ну! Хватит! — слабо оборонялся Мирон. — Ишь, с утра утек и глаз не кажешь. Опять, наверное, зайчишек гонял? Смотри у меня, вдругорядь не пущу!

Собака с виноватым видом выслушала хозяина, на всякий случай подобрав под себя хвост, но, взглянув ему в глаза, поняла, что хозяин не сердится, а пожурил просто так, снова высоко запрыгала.

Приласкав собаку, Мирон пристегнул ее ошейником к цепи, чтоб не увязалась, и, встав на лыжи, неторопливо пошел в лес. Шарик было рванулся за хозяином, но, поняв, что бесполезно и все равно не возьмут, позевывая и потягиваясь, словно только со сна, полез под крыльцо, заменявшее ему конуру, время от времени с завистью поглядывая в ту сторону, куда ушел старик.

Мирон шел вчерашней Кузьмовой лыжней, чуть припорошенной ночным снегом. Он чутко прислушивался к редким лесным шорохам, пристально смотрел на тянувшуюся вдоль лыжни заячью тропу: не висит ли где в проволочной петле шустрый беляк.

Птиц почти не видно. Все они коротали длинную зиму по-своему. Одни улетали на юг, другие перебрались ближе к селам, а те немногие, которые и остались в лесу, вели себя скромно, были почти невидимы.

Мирон вспомнил, как не очень давно здесь пышно цвели не тронутые холодом травы, Вот прошлогодняя вырубка, где, кажется, совсем недавно косил он сено для своей коровы да собирал пахучую лесную малину, А куда делись густые заросли молодого липняка, разросшегося вперемежку с малинником по старым пням? За каждым кустом можно было затаиться, да так, что в двух шагах пройдешь и не увидишь. И сейчас торчат из глубокого снега тонкие шоколадные прутики, и вместо непроходимой чащи лежат на ослепительно белом снегу гоЛубые тени.

Понуро, словно о чем-то задумавшись, стоят темные, косматые ели, поблескивая на солнце острыми, как пики, заснеженными верхушками. Не шелохнутся высокие красноствольные сосны, позванивают мелодичным стеклянным звоном обледенелые ветки берез, свисающие сверху вниз-, как стеклярус.

Снег засыпал не только разлапистые ветви сосен, елей и пихт. Он повис и на тоненьких веточках лип, осин, набился в глубокие морщины в коре, вплелся в пепельно-сизый, с прозеленью, лишайник, покосившийся на стволах деревьев, прицепился ко всем неровностям, где только мог удержаться. И лес от этого казался словно придавленным, нахохленным и седым…

Тихо.

На лесных полянах не слышно ни веселого птичьего пения, ни жужжания пчел. Все куда-то захоронилось, запряталось. Только снег холодно искрится на солнце алмазной россыпью, да в воздухе голубыми искрами поблескивает мороз.

Лыжню пересек глубокий, как выпаханная борозда, след лося. Мирон, может, не обратил бы на него внимания. Мало ли в лесу лосиных следов! Теперь и самого лося встретить не диво. Но след заметно отличался от обычных, и это настораживало. Чувствовалось, что зверь был сильно загнан и проходил здесь, выбиваясь из последних сил. Он обессилел до того, что почти не поднимал ног, а волочил их по снегу, словно не шел, а плыл.

Разгадывая след, Мирон неожиданно заметил на снегу маленькую темно-красную ягоду клюквы. Удивившись еще больше находке, он нагнулся к ней, чтобы поднять, но вдруг вздрогнул, словно по телу его прошла электрическая искра: догадался, что это кровь. Он поднял уже застывшую, словно засахарившуюся от мороза каплю, медленно растер на пальцах — кровь!

— Боже мой! — испуганно прошептал старик. — Кто же это его? И не побоялся, окаянный, запрещенного зверя стрелять… И видать, сильно попал, насмерть метил…

Мирон робко осмотрелся, не идет ли по следам раненого лося охотник, прислушался: встреча с таким человеком в лесу один на один опасна. Но по-прежнему тихо кругом. Лишь в полузанесенных кустах бородавчатого бересклета изредка попискивают крошечные, с наперсток, птички — синицы-гаечки, склевывая чудом уцелевшие кое-где сморщенные ярко-красные семена.

Мирон для отвода глаз прошел шагов двадцать еще по лыжне, затем круто свернул в сугроб и, приминая заячьи тропы, двинулся в ту сторону, куда ушел зверь, назерком следя за его следом.

В одном месте, приблизившись к лосиной тропе, он увидел на снегу крупное пятно крови. Недалеко от этого алого кружочка пламенело другое, немного меньше.

С трудом продираясь сквозь чащу осинника, Мирон вдруг совсем неожиданно, почти вплотную вышел к лосю. Зверь лежал на снегу серо-бурой горой, понуро опустив рогатую голову. Он не обратил на охотника никакого внимания. В больших выразительных глазах его сквозила смертельная тоска. Снег под лесным великаном был густо пропитан кровью. Вспотевшие от тяжелого бега или невыносимой боли косматые бока его чуть заметно дымились.

Лось отживал последние минуты. Он даже не имел сил поднять гордую голову и посмотреть на стоявшего невдалеке человека.

— Негодяи! — вслух высказал свое негодование старик.

Он хотел было помочь лосю избавиться от мук, совсем было поднял старенькую берданку, но не решился. Вдруг кого нелегкая вынесет на выстрел! Скажут еще, что сам убил. Упаси бог такого скандала!

Мирон осмотрелся, чтобы приметить место, и удивился, увидев сквозь чащу в полуверсте белую крышу своей избушки. Увлекшись погоней, он и не заметил, как вышел к самой городьбе.

Мирон стал размышлять, что делать дальше, как сообщить в село или в лесхоз, Кузьма теперь придет поздно. Пасеку оставлять тоже не годится. А лося нужно обрабатывать без промедления. Если оставить до утра, то его за ночь так закует мороз, что потом и кувалдой не разбить. Крепче чугунного будет.

Старик решил дождаться сторожа, а как тот придет, несмотря на ночь, ехать на лыжах в лесхоз. Не пропадать же зверю в лесу! Да и волчишки могут по кровавым следам добраться до мяса.