Тропинки в волшебный мир - Страница 29

Дед Никита надел на охладевшую голову свой малахай, докурил трубочку и, выбив пепел, неторопливо отправился к своей избушке.

— Иди, иди, гопья, — оглянувшись на темные снеговые тучи, ласково сказал он, словно белая гостья могла услышать его и поблагодарить за приглашение.

Синеет в лесу медуница

Теперь у нас пляска в лесу молодом
Забыты, и стужа и слякоть,
Когда я подумаю только о том,
От грусти мне хочется плакать!
Теперь, чай, и птица, и всякая зверь
У нас на земле веселится,
Сквозь лист прошлогодний пробившись теперь
Синеет в лесу медуница!

Люблю я ростепель.

Когда начинают таять снега и по всем оврагам и ручьевинам пенистым бурлящим потоком пойдет «поло вода», так и тянет меня куда-то. Смотрю на синеющую вдалеке кромку леса, и хочется бросить все и уйти туда на всю весну.

Но разве уйдешь?

Так в ежедневных хлопотах и пройдет эта милая пора неодетой весны — весны воды, света — и полюбуешься ею в городе только издали, да и то пока идешь на работу да возвращаешься домой А там, смотришь, и зазеленели леса, а тебе так и не удалось побывать в них, когда пробуждалась каждая почка на дереве, каждая травинка на земле и все вокруг было наполнено солнцем, водой, ошалелыми криками птиц.

Вот и опять близится весна.

Среди дня все громче и оживленнее кричат серые вороны. Совсем по-особенному, нежно и ласково засвистела на красной стороне домов большая синица, вовсю дерутся домовые воробьи, и высоко в безоблачном небе заиграли в полдни, закувыркались на солнце вороны.

С каждым днем все теплее и ярче светит солнце, и среди неописуемой белизны снегов, кипенно-белых до боли в глазах, все заманчивее делается синяя полоса лесов за городом.

Весна!

Прилетели грачи, жаворонки, по улицам побежали первые ручьи.

Пуще прежнего загорелась моя душа, и твердо решил я провести эту весну в лесу, взять свой очередной отпуск, уехать куда-нибудь в глухую лесную сторону на всю ростепель и прожить там до тех пор, пока не зазеленеют деревья.

Я рассказал о задуманном своему приятелю по охоте Дмитрию Николаевичу Павлову. Он, страстный охотник и натуралист, не долго думая согласился, а вскоре так загорелся путешествием, что вместо компаньона сделался главарем этого дела и каждый день сам торопил меня со сборами.

Дмитрий Николаевич — химик на фанерном заводе, лет шестидесяти, высокий, уже начавший седеть, не по годам крепок и подвижен. Дожил он до седых волос холостяком и всю жизнь увлекался только химией да охотой. В летнее время, получив отпуск, он запирал свою холостяцкую квартиру и уезжал на целый месяц куда-нибудь к бакенщику на Волгу или, если была открыта охота, в лес.

Он говорил, что лес надо беречь и любить, что он любого закалит и вылечит, В природе — сила великая!

Мы решили выехать в лесную марийскую сторону, за реку Илеть. Это и недалеко от нашего города, и леса там глухие, таежного типа, есть где походить и на что посмотреть.

Когда наконец все было готово и оставалось только оформить отпуска, надо мной долго смеялись товарищи по работе и уговаривали передумать.

— Да что ты, с ума сошел? — строго допытывались они. — Кто же в самое распутье отпуск берет? По дорогам теперь целый месяц ни пройти, ни проехать: носа из дому не высунешь. А летом куда милее. И поудить можно, и покупаться. Отдых как отдых, а сейчас?

Вечером пришел Дмитрий Николаевич. Оказалось, что с ним случилась такая же история, Сослуживцы хотя и отлично знали причуды старика, но смеялись над ним и всячески уговаривали передумать.

Выехали мы на другой же день после обеда. Была это суббота, и захвативший нас по пути колхозник Павел Чернышев, привозивший в город по последней санной дороге сено, все торопился в баню. Но, несмотря на все старания Павла, лошадь шла медленно. Время стояло самое бездорожное, как говорят колхозники — ни на санях, ни на телеге. Снег в лесу почти весь сошел, и только на дороге лежал густо унавоженный за зиму ледяной черепок зимняка, по которому мы и ехали. Собственно, ехали наши вещевые мешки да корзины с подсадными утками, а сами мы понуро шли по тяжелой снежной кашице: лошади с пустыми санями было нелегко.

— Н-но-о, окаянная! — то и дело покрикивал на нее Павел. Дмитрий Николаевич сжалился над несчастной лошадью.

— Ты чего это, Павлуша, все гонишь и гонишь? — спросил он его. — Куда денется баня? Ты лошадь побереги, а вымыться и ночью можно.

— Можно-то, верно, что можно, — охотно согласился тот и улыбнулся, — да не хочется одному-то после людей мыться. Вовремя приедешь — хорошо! И спину есть кому помыть и попарить, а что я один-то? В саже только вывожусь, как леший.

— А я вот всю жизнь один моюсь — и ничего, хорошо, всегда чистый выхожу, — .возразил Дмитрий Николаевич.

— Так ведь в городской-то бане и сажи-то нет, да и народ там всегда, — сказал Павел, — любого попроси, не откажет спину потереть.

— А я и в деревенских банях один моюсь, и хоть ночь-полночь — все равно один.

— А как же спину? — недоверчиво покосился на него Павел.

— Так очень просто, чудак, об стену, — стараясь скрыть шутку, серьезным тоном ответил Дмитрий Николаевич. — Встану и… об стену. Хорошо!

Павел закатился звонким смехом, едва выговаривая: — Насмешил ты меня, окаянный! Ох, насмешил! Чудак! Об стену! Ха-ха-ха-ха! Так на стене-то сажи на три вершка да мох копченый торчит, а ты об нее! Ха-ха-ха-ха!

Шутка помогла, и уже дальше бедная лошадь шла без понуканий.