— Здесь и заночуем, — сказал лесник и с трудом открыл набухшую от сырости дверь.
Землянка топилась по-черному и была прокопчена насквозь.
Охотники сняли сумки поставили в угол ружья и пошли собирать сушняк для костра. Огонь разводил Иван Аверьянович. Он чиркнул спичкой, поджег пучок бересты, и она, сразу взявшись, осветила его раздутые ноздри и усы.
Огонь выгнал из углов темноту, оставив там висевшую гирляндами сажу. Иван Аверьянович разулся и повесил над огнем пропотевшие портянки. Костя разуваться не стал. Он вынул из сумки хлеб, кусок холодной телятины и, макая ее в спичечный коробок с солью, стал аппетитно закусывать. Глядя на него, полез в сумку и лесник. Вскоре едкий дым, не успевавший выходить в открытую настежь дверь, прижал охотников к земляному полу. Закусив, они сходили к ручью, напились, потом взбили в углу слежавшееся сено и легли. Костя быстро уснул, а Иван Аверьянович, немного полежав, встал, снял с жердинки просохшие портянки, осторожно размял их и стал обуваться. Когда в костре прогорело, он притоптал золотистые угли, прикрыл дверь, и в черным-начерно прокопченной землянке стало совсем темно и тихо, как в дупле. После этого Иван Аверьянович прилег, но так и не уснул. Где-то в углу скреблись и попискивали мыши, и невыносимо кусали блохи. Их, видимо, было здесь с избытком. Не вытерпев истязания, он встал и, громко выругнувшись, вышел наружу. Легкий холодок успокоил его. Леса, окутанные непроницаемой тьмою, чутко дремали. Было тихо. На небе перемигивались еще по-зимнему крупные и яркие звезды. Вернувшись в землянку, он стал будить разоспавшегося в тепле товарища. Утомленный вечерним переходом Костя спал сном праведника, не обращая внимания ни на блох, ни на мышиную возню. Проснувшись, он даже не сразу сообразил, где находится.
— Который час-то? Много ли времени-то? — спросил его Иван Аверьянович.
В темноте вспыхнула спичка.
— Четверть второго, — ответил Костя хриплым и сонным голосом.
— Ну что ж, пожалуй, двинемся, Тетерева, они рано на токовище слетаются.
Поеживаясь и пбзевывая, охотники вышли из землянки. Высоко над верхушками деревьев пробежал и затих предутренний! ветерок. Над высокой черной елью ярко переливалась то голубым, то фиолетовым цветом Полярная звезда, и уже дрогнуло и стало! зеленеть на востоке небо.
Иван Аверьянович шел быстро, чутьем угадывая дорогу. Костя теперь едва поспевал за ним.
Из болот плотным серым облаком поднимался туман, холодный и промозглый, пробирающий до костей. Туман уже пробрал ночевавших на Горелом болоте журавлей, и они затрубили, застонали, возвестив всему лесному миру о приближении утра. Разбуженный их трубными звуками лес начал свою предутреннюю перекличку. Ухнул и громким хохотом разразился на весь лес филин. Где-то недалеко чуфыкнул спросонья тетерев и жалобно, словно брошенный нянькой ребенок, гнусаво пропищал заяц-беляк.
— Гуляет, косой! — заметил Иван Аверьянович. — Теперь им самое гулянье, потеплело.
Предутренняя перекличка всего живого кончилась. Последний раз прокричали из тумана журавли, и все смолкло, погрузилось в тревожную дремоту, ожидая рассвета.
Охотники добрались до первого токовища.
— Оставайся здесь, Костя, — тихо сказал Иван Аверьянович, — а я в другое место пойду. Да сиди смирно. Кашлять и сморкаться- ни-ни! За убитой птицей из шалаша не выходи — потом подберешь. Да смотри старого петуха не убей! На каждом току есть главный петух — голова всему. Убьешь его— все игрище распадется.
Добравшись до своего места, лесник осторожно забрался в один из скрадков и стал ждать. Небо на востоке из зеленоватого стало серым. На нем уже очерчивались сучья ближних деревьев.
Вдруг сбоку захлопали тяжелые крылья, и на поляну, где-то рядом с шалашом, невидимо опустился первый тетерев. Он на минуту прислушался, несмело чуфыкнул и смолк. Замер и Иван Аверьянович. Вскоре из леса вылетела вторая птица. Потом, как по команде, то справа, то слева, то сзади, прямо над скрывшимся в шалаше охотником, с ближних берез стали срываться тяжелые птицы. Из темноты понеслось их звучное переливчатое бормотанье. Пристально вглядевшись, Иван Аверьянович увидел много белых пятен. Они то сходились, то расходились. У охотника от волнения перехватило дыхание. Он и не заметил, как рассвело.
Чертя землю упругими крыльями, широко распустив лирообразные хвосты с белоснежными подхвостниками, которые были видны еще в темноте, и круто изогнув вздыбленные шеи, токовали косачи. Они подпрыгивали, наскакивали друг на друга, громко хлопали крыльями, хватались за распущенные зобы.
Далеко в стороне прокатился и замер над лесами первый выстрел.
«Костюша стреляет! — встрепенулся Иван Аверьянович. — А я-то чего смотрю?»
Там, где остался Костя, хлопнул еще выстрел, потом еще один. Эго не в меру разгорячило старого охотника. «Токовика бы только не срезать!» — подумал он, вглядываясь в тетеревиное побоище. Но на току все смешалось. Петухи азартно дубасили друг друга, возили за черные зобы, выпускали на ветер перья, и невозможно было разобрать — кто же «главный» в этой суматохе.
Над болотом из-за темных елей выглянуло солнце. Лучи его скользнули по вершинам сосен, которые, словно свечи, вспыхнули и загорелись. Порозовели чистенькие березки, и вся поляна сразу же стала полосатой от теней. Еще азартнее запели петухи…
Вот пара косачей, наскакивая друг на друга, приблизилась к шалашу. Мелькают черные, как ягоды смородины, налитые ненавистью глазки птиц; красные, словно выступившая кровь, брови. Иван Аверьянович осторожно поднял ружье и, посадив на планку черный, копошащийся клубок, выстрелил. Один петух, слабо махнув крылом, остался на месте. Другой, тяжело раненный, запрыгал по поляне. Два других петуха сразу же набросились на него. но, видимо, что-то поняв, оставили его и сцепились меж собой. В этот миг вдруг раздался резкий крик: