Когда я задумал написать книжку для детей о том, как живут и работают пчелы, то решил, что, если книжка напишется, назвать ее с легкой руки старого пасечника «Солнечное племя».
Как ни говорите, а доля правды в этом определении лесного мудреца есть, а звучит оно даже лучше научного «перепончатокрылые», которое дед мой не смог даже правильно выговорить и звал просто «крылые».
Поет зима — аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.
Скучно зимой на пасеке.
Ульи убраны, и все кругом замело-запорошило снегом: и тропинки, протоптанные в высокой траве, и колышки, на которых стояли ульи, и даже изгородь. Вот сколько намело в лесу снегу! Только избушка пасечника одиноко стоит у седой стены леса да омшаник, до того занесенный снегом, что стал похож на большую снежную гору.
Тихо…
Подо льдом озера, забившись в ил, уснули широкие, в ладонь, караси. Глубоко в земле, в расщелинах под корнями деревьев, в старых кротовых норах-ходах, окоченев от холода, спят ползучие гады. Уснули барсуки и ежи, муравьи, осы и шершни. В глухоманях дремучего леса чутко дремлет медведь.
Кажется, и пчелы уснули в своем теплом, засыпанном снегом омшанике. Но это только кажется. Из всех насекомых, какие живут в наших полях и лесах, пчелы-то сейчас и не спали.
С осени, когда наступили первые заморозки, пчелы в своих домиках-ульях сгрудились на сотах в тесную кучу — зимний клуб. Разместились они на сотовых рамках против летка, чтобы всю зиму можно было дышать свежим воздухом.
Клуб пчел походил на большой шар, разделенный сотами на слои. Пчелы не только плотно занимали пространство между сотами, но и забрались в пустые ячейки сотов и представляли почти сплошной клубок. Они сидели, прижавшись друг к другу, чтобы лучше согреться. Наружный слой пчел держался плотнее внутреннего и был как бы скорлупой, защищающей весь клуб от потери тепла. Пчелы верхнего слоя, озябнув, лезли вовнутрь, вытесняя на свое место других. Те, в свою очередь, тоже лезли погреться. Так всю зиму и шло это движение. Когда было особенно холодно, клуб сжимался еще плотнее, и пчелы верхнего слоя чаще лазили греться. С потеплением клуб расширялся, и перемещение замедлялось.
Сидели пчелы на пустых ячейках сотов, и только одним краем клуб захватывал полоску медовых ячеек. Так они разместились потому, что на меду сидеть очень холодно. Пчелы, которые находились около меда, брали его, ели сами и передавали своим сестрицам, сидевшим ниже.
Так и шли зимние месяцы один за другим. По лесу гуляют вьюги, трещат морозы и сыплется, сыплется снег. Но пчелам все это не страшно. В омшанике, сделанном глубоко в земле, всегда тепло и тихо.
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой.
А как непохоже здесь было летом!
Пасека стояла за озером, на большой солнечной поляне у опушки старого липового леса. Конечно, росли тут и кудрявые стройные березы, и темные, вечно задумчивые ели, и жаровые красноствольные сосны, но больше всего было здесь старых раскидистых лип, поэтому лес и назывался липовым.
Разноцветные ульи, расставленные ровными рядами в высокой траве, походили на домики какого-то сказочного городка и радовали глаз.
Со всех сторон пчелиный городок окружили деревья. Казалось, им очень хочется выйти из темного леса на солнечную поляну, но необычные домики с крылатыми жителями все время смущают их. Деревья, словно не желая сделать и одного шагу, стали, прижавшись друг к другу, зеленым полукольцом оцепив пасеку… Эта высокая стена деревьев хорошо защищала хрупких жителей от ветров: какой бы сильный ветер ни подул, на лесной поляне было всегда тихо и солнечно.
От пасеки во все стороны вились между деревьями невидимые пчелиные стежки-дорожки, по которым крылатые труженицы летали на лесные поляны и вырубки, сплошь заросшие ярко-лиловыми колокольчиками иван-чая. С раннего утра и до позднего вечера шум стоял на воздушных пчелиных дорогах. Летали пчелы везде, где только были цветы с сладким, душистым нектаром и пыльцой.
Дедушка, голубчик,
Сделай мне свисток.
Дедушка, найди мне
Беленький грибок.
Проходившие мимо пасеки колхозники шутили, поглядывая на аккуратненькие домики-ульи: «Э, да тут целое государство пчелиное! А вон и царь ихний — Никита!» — говорили они, будто впервые видя эту пасеку вместе с «пчелиным царем».
Никита — старик среднего роста, немножко сутулый, отчего кажется маленьким. Голова у него давно облысела от темени до затылка, а ниже волосы уцелели и, совершенно белые, серебряным полукольцом, словно венком, обвивали голову. Борода тоже белая, пышно разрослась на щеках, забралась в нос и уши. Вокруг губ — колечко, волос желтый, прокуренный. Брови широкие, кустистые, срослись на переносице, и маленькие, но все еще очень живые серые глаза выглядывали из-под них, как из-под укрытия.
Носил Никита почти всегда синюю рубашку-косоворотку, перехваченную в талии узеньким пояском, стеганый, на вате, жилет и серые брюки, заправленные в толстые шерстяные носки. По зимам ходил в овчинном полушубке и старом заячьем малахае, мехом наружу, на котором и меха-то осталось не больше, чем у самого Никиты на голове волос.